Константин Левтин - Комната с видом на волны
«Наконец-то живой человек, – вопил радостный голос у него в голове. – Хозяин дома. Он-то точно знает, как выбраться отсюда. Я выберусь отсюда. Явыберусьотсюда!..»
«Осторожно…» – неслышно шепнул другой.
Бретт распахнул дверь буквально за секунду до того, как человек в охотничьей одежде дотянулся рукой до дверной ручки. Дальше счёт пошёл на мгновения. Человек замер. Он поднял глаза на Бретта, и его бородатое лицо перекосилось от эмоций: чего-то среднего между сильным удивлением и чудовищным страхом. Если этот человек и был на том общем фото охотников-любителей, что стоит на каминной полке в гостиной, то узнать сейчас его искажённое эмоциями лицо было крайне проблематично. Да и спросить его самого, момент тоже был неудачный.
Затем начали работать рефлексы. Охотник сорвал со спины ружьё и, почти не целясь, выпалил в Бретта сразу из обоих стволов.
Бретт имел небольшую фору: он уже видел этого человека в окне, он знал, что скоро встретится с ним лицом к лицу, а выражение этого самого лица недвусмысленно подсказало Бретту, что действовать надо не раздумывая. Короткая фраза на листе бумаги «Гость, пожалуйста, будь осторожнее с хозяином» тоже не давала повода обольщаться.
В то же время бородатый пал жертвой собственных эмоций. Сначала он буквально замер, испытывая их, а потом ещё и потратил слишком много времени на выплёскивание последних на своё лицо в виде отвешенной челюсти, перекошенного рта и поразительно широко для человеческой особи раскрытых глаз.
Тем не менее его навыки в области стрельбы из огнестрельного оружия были великолепно отработаны, а рефлексы точны, как у боксёра-профессионала под лошадиной дозой кокаина. Бретт уже дёрнулся в сторону, и залп из левого ствола прошёл мимо. Но отстающий на сотые доли секунды выстрел из правого попал в цель. Краем глаза Бретт мог видеть овеянные густым дымом огненные вспышки, которые выглядели так, будто это палит из палубных пушек испанский фрегат семнадцатого века. В его голове пронеслась лишь одна мысль: «Хрена с два, а не охотничья выдержка». Затем пришла боль.
Как только смолкли грохот выстрела и шум упавшего мешком тела, охотник развернулся и бросился прочь от дома. Он даже не попытался зайти внутрь, чтобы посмотреть, что стало с человеком, в которого он только что попал зарядом дроби. Лицо его было всё так же сильно перекошено, но теперь все следы удивления ушли прочь, и страх безраздельно воцарился на всём пространстве от морщинистого лба до подбородка, покрытого густой бородой.
***
Майк шумно и неуклюже ввалился из зимней непогоды в привычное тепло своего дома. За ту минуту пока он протиснулся в дверной проём, развернулся на негнущихся ногах вокруг своей оси, шажочек за шажочком, и с хлопком закрыл входную дверь, ветер нагнал с улицы целую лужу, полную обрывков едва пожелтевших ивовых листьев и размокших кусков рекламных листовок.
Майк стоял одной ногой в луже, громко отдуваясь и смотря на мокрый клочок бумаги, зажатый в его руке. Записка была не просто сырой, а пропитанной водой насквозь, такой мягкой, что когда он пытался отклеить её от входной двери, бумага порвалась. Часть её, наиболее близкая к полоске липкой ленты, которой она была закреплена на двери, так и осталась висеть под струями дождя, а у Майка в руках остался лишь обрывок оповещения. Оповещение предупреждало его о необходимости «…ать с патио доставленную Вам посылку, которая нарушает эстетику Вашего коттеджа и мешает наслаждаться красотой центральной аллеи всем жителям нашего посёлка. Администрация жилого комплекса „Золотые Ивы“». Майк отжал двумя пальцами пластинки жалюзи, закрывавшей стекло входной двери, посмотрел на патио и в полголоса чертыхнулся. В дальнем конце стояла картонная коробка метром в высоту и ширину и парой метров в длину. Коробка была жалкой и унылой – она простояла под дождём уже часа четыре. Её сверхпрочный картон размяк и осел на контурах чего-то, что скрывалось внутри. А дождь продолжал методично колотить по ней со всей своей дождевой дури. Возле левого угла коробки собралась просто колоссальная лужа, высотой сантиметров в пять, которая уже не билась о край коробки, а с лёгкостью втекала в неё через щель в стыке картонных стенок и вытекала обратно, повинуясь переменчивому ветру, и, наверное, приливным фазам луны. Как и подобает водоёмам таких размеров.
Майк вздохнул, у него совершенно не было сил, чтобы предпринять что-либо для спасения посылки, в которой тонул его новый элеткроскутер. Он доплёлся до софы, походу голосом включая систему отопления на 76 градусов, повалился на подушки и сознательно, плотно закрыл глаза. Его губы едва заметно шевелились:
Твои прядки разбросает ветер,Раскидает по всему лицу…Озорные маленькие дети,Мы с тобой ушли встречать весну.Танцевать, сбивая ноги,По улицам майским, тёплым, пыльным.Целовались, словно недотроги,Прижимались горячо и сильно.Засыпали и кружились,Утопая, мы, друг в дружкеРанним утром спать ложились,Растеряв свои веснушки.
Майк почувствовал движение. Стремительный перенос в пространстве, от которого нехорошо сжимается желудок. Его тело онемело. Тревожная горячая волна прошла сквозь сердце и поднялась прямо к горлу. Он испытывал это чувство уже сотню раз, но на секунду снова поверил, что сейчас его вырвет. Но вместо того, чтобы выплеснуться наружу горячая волна разошлась по всему телу, наполняя теплом и жизнью онемевшие конечности.
Первые минут пять Майк по привычке провёл с закрытыми глазами. Солнечный свет пробивался сквозь веки ярким светло-голубым свечением. Казалось, стоит лишь открыть глаза и перед тобой окажется море.
Майк открыл глаза, и солнце, падающее сквозь стеклянную крышу пустого стадиона, привычно ослепило его. Стадион был пуст. Здесь никого не могло и не должно было быть. Ни сегодня, ни в любой другой день.
Он с грустью вспомнил о снах. О добрых, дарящих покой и о пустых, словно чёрный мешок на голову, снах. И о снах, которые нисколько не поддавались его контролю, которые хватали его за ноги и тянули гирей на дно, сквозь холод и непроглядную воду, не воду даже, а густой жидкий лёд. От таких снов он просыпался покрытый крупными каплями пота и пытался через боль шевелить то левой, то правой ногой. Боль говорила ему, что эти ноги всё ещё его, что он ещё чувствует их и может управлять ими. Ещё один день, сегодня, а может быть ещё и завтра, кто знает…
Но были и сны, такие яркие и такие живые. Те, в которых, он снова был молод, а может и не был собой вовсе. Он бежал куда-то вперёд и чувствовал лёгкость в каждой мышце, в каждом вдохе, в каждой своей ноге. Он мог бежать часами, без устали, без передышки, почти не касаясь земли.
После одного такого сна он проснулся с широкой и совершенно не проходящей улыбкой на лице. Тогда ему казалось, что произошло нечто важное: что-то сдвинулось с мёртвой, ржавой точки, что-то изменилось в нём. Он резко скинул ноги с кровати и встал в полный рост, победно улыбаясь, но уже в следующее мгновение жгучая боль электрическим столбом пронзила его от пяток до макушки, и он повалился вперёд, даже не успев выставить перед собой руки. Разбил лицо в кашу, сломал нос и выбил себе передние зубы. Ещё час он лежал в кровавой луже, дышал с бульканьем через полные густой тёплой жижи нос и рот и улыбался, улыбался отчаянно и живо, вспоминая ту лёгкость, которая коснулась его ног во сне. И лишь когда кровь начала густеть, когда он почувствовал холод, идущий от пола, сон окончательно покинул его, и он заплакал. От боли, а может быть от обмана. От собственной беспомощности. И от того, что сон закончился. Он не мог встать. Он лишь перевернулся на спину и вызвал хлопком ладоней голосовой набор. Следующие двадцать минут Майк потратил, пытаясь сквозь выбитые зубы, чудовищную боль и поминутно заполняющийся кровью рот, совладать с системой распознавания голоса и заставить её вызвать службу спасения.
***
Бретт старался отползти как можно дальше от двери. Он изо всех сил прислушивался, чтобы понять, не идёт ли человек внутрь дома и, самое главное, не перезарядил ли он ружьё. Картечь из правого ствола угодила ему в левый бок. Тёплый свитер был изодран и быстро напитывался кровью. Бретт добрался до большого окна в гостиной, медленно приподнялся и выглянул наружу.
Стрелявший бежал через поляну перед домом нелепо и нервно, постоянно спотыкаясь и поскальзываясь на снегу, а ружьё моталось у него по спине из стороны в сторону, будто стрелка сошедшего с ума метронома.
Волной нахлынуло облегчение. Первой мыслью было поскорее закрыть дверь на замок и осмотреть рану.
«Чёрт, во-от чёрт!.. Мать твою, за кого он меня принял?.. За грабителя? За маньяка? Или он сам по себе опасный психопат?» – шептал Бретт сам себе, с каждым словом становясь всё больше похожим на пресловутого психопата. – «Ах, ты, чтоб тебе, говнюк ты шизанутый!.. Это ведь ты, Янг, верно?.. „Будь вежливее с гостем“, твою мать!..»
